Жил-был мальчик - Страница 3

Отец появился через две недели. Осунувшийся, усталый. Посадил их в бушующий, переполненный эшелон и ушел - на этот раз навсегда..."

В гостиной снова раздались голоса, на этот раз женские: жена и ее знакомая Марьмихална вкладывали весь нерастраченный в семейной жизни темперамент в обсуждение какого-то животрепетного вопроса. Не сойдясь во взглядах, кликнули Петра Ивановича, их доброжелательного и ироничного арбитра. Тот не отозвался. "Отдыхает,- сказала жена.- У него была трудная командировка в Москву, в министерство". Женщины понизили голоса.

А Петр Иванович читал-видел-вспоминал.

...Как они приехали в чужой город, в серый домишко на окраине, принадлежавший дальним родичам, в скандалы от начавшейся нужды, тесноты, неустройства. И четвероюродного племянника Котьку-ремесленника, который кричал: "Понаехали на нашу голову!" - и лупил мальчика.

...Как он ощущал постоянный голод, а потом уже и не ощущал, потому что желание есть стало привычным - на всю войну и первые годы после нее-состоянием.

...Как к соседям пришло письмо, что их хозяин ранен, и соседская девчонка плакала, а они, мальчишки, смеялись над ней, потому что чего ж плакать, если теперь ее отец вернется, хоть и без руки. И он тоже смеялся над ней и завидовал ей - потому что им уже пришла похоронка.

...Как выглядел с выползшей на бугор окраины город во время ночных налетов: его кварталы освещены сброшенными на парашютиках с немецких бомбардировщиков ракетами-"люстрами", в разных местах вспыхивают разрывы, алеют пожарища, грохочут с близкого аэродрома зенитки.

...Как немцы подступили и к этому городу, и пришлось вместе с негостеприимными родичами двинуться в теплушках дальше на восток.

- О! - услышал он, вздрогнул, поднял голову: рядом стояла жена.- Я думала, ты уснул, а ты читаешь. Интересная книга? Из Москвы привез? Дай посмотреть.

- Нет, нет! - Петр Иванович едва удержался, чтобы не спрятать книгу под себя.-Потом. Чего тебе?

- Ух... какой ты все-таки! - У жены обидчиво дрогнули полные губы,- Чего, чего... Обедать пора, вот чего.

- Обедайте, я не хочу.

- Новости!-Жена повернулась, ушла, громко затворив дверь.

"...В забайкальском селе, куда загнала их война, среди мелкорослых, но ловких мальчишек царили свирепые нравы. "Ты, Витек, боисси его?"-"Не... А ты"? - "Я?! Этого выковыренного!" Вопрос решала драка. Равных не было: или ты боишься, или тебя боятся. Никогда мальчику не приходилось так часто драться, "стукаться", как в эти годы. Впрочем, несмотря на скудное питание, он был довольно крепким и рослым - драки получались. Он даже стал находить молодеческий вкус в этом занятии.

Был мальчик Боря из смежного класса, тоже эвакуированный, черноволосый и черноглазый, с подвижным, как у обезьянки, лицом. Его мальчишки особенно не любили, после уроков налетали стаей: "Эй, выковыренный!" - и ему приходилось либо удирать, отмахиваясь сумкой, либо защищаться. Он предпочитал последнее, благо по неписаным законам драться можно было только один на один. "Стукался" он тоже неплохо, но место его в мальчишеской иерархии "боисси - не боисси" было еще неясно - для установления его надо передраться со всеми..."

Подойдя к этому месту, Петр Иванович начал болезненно морщить лицо: не надо об этом, зачем! Он ведь забыл про это.

"...Наш мальчик хоть и не имел ничего против Борьки, но, стремясь не выпасть из общего тона, тоже приставал к нему, дразнил. Как-то зимой их свели: "Ты его боисси?" и т. д. Мальчик замахнулся на Борьку сумкой с книгами; тот, уворачиваясь, поскользнулся, упал.

-Ах ты...-И наш мальчик выругался тонким голосом, неуверенно и старательно выговаривая поганые слова. Вокруг захихикали.

Мальчик ждал, пока Борька поднимется (лежачего не бьют), и увидел его глаза. В них было и ожесточение, и одиночество, и тоскливая мольба: не надо! Было видно, что ему не хочется вставать со снега, продолжать драку. Мальчик на миг смутился: ему тоже не хотелось драться, было одиноко и противно среди ожидающих звериного зрелища сверстников. Но он не дал волю чувствам: могли сказать "боисси", а кроме того, он понимал, что сильнее и победит. Драка продолжилась, мальчик разбил Борьке нос, тот заплакал.

Долго после этого мальчику было жаль Борьку, было неловко перед ним, хотелось сделать что-то доброе. Но ничего доброго он ему не сделал; наоборот, обращался с ним, как и подобает победителю, сурово и презрительно. А в черных глазах Борьки был укор, потому что он все понимал, только не умел сказать, как не сумел бы выразить словами свои переживания и сам мальчик.

Пожалуй, это был первый случай, когда мальчику представился выбор: поступить по совести, по своим чувствам - или как другие..."

Петр Иванович читал книгу весь субботний день, неспокойно проспал ночь, дочитывал первую половину воскресенья. Он осунулся за это время, почти не переставая курил, даже забыл побриться. Жена спрашивала, что с ним да не заболел ли он. Петр Иванович отговаривался пустяками.

И чем ближе к концу книги, тем чаще в его уме вставал вопрос: как же теперь быть-то?

Нет, книга не выставляла его в каком-то там особенно темном свете, не нарушала пропорций между положительным и отрицательным, не разоблачала его серьезные проступки (да нечего было и разоблачать). В ней просто излагалось все так, как есть. Любопытно (Петр Иванович только потом, задним числом, обратил внимание на эту особенность), что книга повествовала почти без общих картин, без каких-либо уточняющих подробностей-только о том, что сам помнил и без нее. Вот не помнил он, к примеру, как звали ту давно усопшую сестру Дины Матвеевны,-хотя ведь звали же ее как-то!-и, в книге ее имени не было. В то же время книга не была дотошным протокольным изложением, она и обобщала, проводила параллели, делала выводы, но опять же на основании того, что он без нее знал и помнил.